23 апреля. 1/2 10-го. Братовщина.
Лишь только мы выбрались из Москвы, как толпа разнообразных мыслей, вызванных прощаньем, дельных и нелепых, одолела мою голову, и она пошла кругом. И с таким хаосом в голове ехал я верст пять; только что начало все это проясняться и группироваться около известных пунктов, только что стали рисоваться знакомые в душе образы, так тут Николай с своими разговорами опять сбил все в кучу. «Что тебе, Мусташка, школы будет, — начал он с Мусташкой. — Поедем мы с тобой в Кострому да наделаем страму!» И так далее…, обращался к Яузе, которая виляла подле дороги: «Прощай, Яуза, переходил я тебя нынче два раза. А теперь еду на Волгу». — И пошел… Одним словом, сам не знаю, как доехали мы до Братовщины. В Братовщине привал. Все время тешили дети. Уложили их в ряд на полу и с час никаким образом не могли заставить спать. Андрюша то пел, то лаял собакой и делал такие штуки, что я умирал со смеху. Николай Николаевич тоже со своей стороны был немалой тому причиной. Теперь, когда улеглись все, только Маша поет что-то, я пишу эти строки.
25 апреля. Переяславль. Воскресенье. 3 часа.
В субботу мы выехали из Братовщины в 4-м часу. Холод страшный, всю дорогу дремали. Часов в 9 приехали к Троице. Ходили в монастырь. Нищие. От Троицы выехали в 2 часа. Тут мы тяпнули горя. Часов 7 ехали 26 верст. Еще, к счастью нашему, не было ни мокро, ни сухо; единственный момент, в который можно ездить по глинистой дороге. Да еще холод смертельный. Наконец приехали часу в 9-м в Дубны — деревню, в которой только один постоялый двор. Это значит в простой русской избе, где-то между небом и чердаком, есть так называемая чистая комната. Эта комната только называется чистою, а в самом-то деле грязна, преисполнена насекомыми и с развалившеюся кирпичной печкой. В этой комнате поместились папенька с маменькой и дети. А я с Николаем Николаевичем отправился в общую комнату, где сначала пили чай, а потом ужинали, и, наконец, улеглись спать ямщики и весь мужской пол этой станции. За ужином беседа ямщиков мне очень понравилась. Один из наших ямщиков, премилый малый, такая умная и веселая голова, да и все трое молодцы. Тут мы и ночевали в жаре, в духоте и между клопами, которые без преувеличения наподобие виноградных кистей (висели) лепились по стенам. Впрочем, я, измучившись, уснул как убитый и не слыхал нашествия гадов, а Николая Николаевича они тревожили всю ночь. Нынче встали в 4-м часу и отправились. Осталось еще до Переяславля 37 верст, которые и надобно было проехать в одну станцию по комкам глины. Наконец, с горем пополам, но без особенных неприятностей, мы приехали в Переяславль в 12 часов. За 2 версты до Переяславля с горы открывается очаровательнейший вид на город, на озеро, которое от ветру было похоже на огромное синее вспаханное поле, и на монастыри, которых в городе 4. Город сначала, как въедешь, некрасив очень, особенно неприятно ехать по длинной улице, обставленной, на расстоянии версты, дрянными домишками. Но скоро город принимает очень милый вид, особенно за Трубежом, где мы и остановились в прекрасной гостинице. Хозяин с хозяйкой — типы русской красоты, солидной, которая меряется саженью и особенным каким-то широким вкусом; дочери красавицы в русском тоже вкусе, красавицы без всякого упрека, то есть со стороны красоты, о прочем не знаю. Гостиница эта за мостом у церкви, на правой руке; на воротах написано: «Галантерейная лавка». Комнаты превосходные, учтивость русская, обворожительная, с улыбкой; без заграничного лоску, а так в душу лезет, да и н_а_ поди. Из гостиницы ходили с Николаем Николаевичем в рыбачью слободу за лещами и сельдями. У рыбаков своя отдельная слобода, в которой 3 церкви. Что за типы, что за красавицы женщины и девочки. Вот где я об земь бился и разрывался пополам. Да к нашему счастию, был праздник и все было нарядно; девочки качаются на качелях или гуляют по улицам табунами, и, сверх того, разгулялась погода и солнце позолотило озеро. А до того во всю дорогу было на небе серо, а на земле так пронзительно холодно, что мы с Николаем Николаевичем отогревались только бегом да водкой. До Переяславля женщины уроды — в Переяславле из 3 непременно одна хорошенькая. Вот бы пожить-то недельку. Господи, господи, взывал я и прочее…
25-го [апреля]. 11 часов, Дергники.
Из Переяславля выехали в 5-м часу. За городом вид с горы на озеро и город до того поразителен, что запечатлевается в памяти по крайней мере на 1 000 лет. Вся эта дорога до станции так разнообразна, что в продолжение 30 верст никак не соскучишься, особенно загрунтовавшись переяславскими впечатлениями. Дорогой говорили с Николаем о переяславском угоднике Никите столпнике, который две недели валялся в болоте, спасения ради, и прочих блаженных. Николай говорит: «То-то, чай, поломались на своем веку. А все это, Александр Николаевич, оттого, что был верх необразованности». В Дертники приехали в 10-м часу и остановились на хорошеньком постоялом дворе; комнаты в русском штиле, только чистенькие и с цветами на окошках. Хозяин молодец. Да и нельзя иначе. С Переяславля начинается Меря — земля, обильная горами и водами, и народ и рослый, и красивый, и умный, и откровенный, и обязательный, и вольный ум, и душа нараспашку. Это земляки мои возлюбленные, с которыми я, кажется, сойдусь хорошо. Здесь уж не увидишь маленького согнутого мужика или бабу в костюме совы, которая поминутно кланяется и приговаривает: «а батюшка, а батюшка»… Что ни мужчина, особенно из содержателей постоялых дворов, то «Галиап», как говорит Николай Николаевич.
26 апреля. Тупошна. 9-й час.
Из Дертников выехали в 5 часов. Дорога так же хороша, как и за Переяславлем. Села богатейшие, особенно Петров посад и село Лев. За 10 верст до Ростова дорога идет берегом озера. Озеро это по крайней мере втрое больше переяславского, 15 верст длины и 7 ширины, только не имеет такого эффекту, потому что берега низки и болотисты и по дороге нет ни одной горы, с которой бы можно было его окинуть глазом. Ростов — город из уездных, какие я до сих пор видел, самый лучший. Какие церкви-то, удивление, какое строение. Изящество, да и только. В Ростове нет хорошей гостиницы для приезжих, зато отличные трактиры, из которых в одном мы и остановились, а именно в «Петербурге». Хозяин прекрасный, простой малый, услужливый, а буфетчик — уж я и не знаю, что сказать — такая умная голова. Сейчас для нас отгородили комнату, ростом с правую угольную в Патр[иаршей] и ничем не хуже. Из трактира мы с Николаем ходили гулять по городу и на озеро. Вошли на плотик, который далеко уходит в озеро по воде, да как взглянули в одну сторону, воды на 9, в другую на 7, да поперек 7: берега сливаются с водой, а кругом озера 19 сел — так и разорвались мы с Николаем пополам. Из Ростова выехали в 4-м часу и верст пять ехали по берегу озера. Вся станция удивительно живописна: то горки, то низины, изобильные дичью. В Шопшу приехали в 8-м часу. На постоялом дворе какая девочка-то — удивление. Разговаривали мы с ней часа 2. Молоденькая, белокуренькая, черты тоненькие, а какой голосок. Да выговор-то наш — так и поет. Разговор начался так: Николай говорит: «Какая ты миленькая, да какая же ты хорошенькая!» Она: «Ну уж, батюшка, какая есть». Я: «Да нам лучше-то и не надобно». На это она только улыбнулась, да так мило, что другой даме недели в 4 перед зеркалом не выучиться так улыбаться. Уж пела, пела она и про дела, и про пустяки, и про полотна, которые она мастерица ткать, и про любовь, и про бар, и про мужиков [?]. Она улеглась в одном отделении с нами, только через перегородку, с двумя братишками. Тут только вспомнил Николай, что мы с ней не христосовались. Она говорит, что точно — не христосовались и что похристосоваться очень можно. Отложили до завтра оттого, что она уже раздета, и к нам нейдет и к себе не пускает.
27 апреля. Овсянники. 10-й час.
Из Шопши выехали в 6-м часу. Дорога еще разнообразнее, еще лучше. Не доезжая до Ярославля верст за 8, открывается такой восхитительный вид — верст на 30 или больше во все стороны, что невольно расчувствуешься. Ярославль — город, каких очень не много в России. Набережная на Волге уж куда как хороша. Мы ходили с Николаем осматривать город, и особенно понравились нам набережная, лицей, памятник Ришелье, церковь Ильи пророка и колокольня у собора. И все это в одном месте. Хорош также бульвар, по которому с правой стороны от Волги идет Стрелецкая улица; на ней кондитерская Юрезовская. В одном доме с этой кондитерской живет Ушинский. Заходил к нему, потолковали с ним побольше часу. Из Ярославля выехали в 2 часа, с час переезжали Волгу при сильном ветре. Тут маменька и услужающие из женского полу тяпнули горя немало [2 слова нрзбр.]. Дети поступили на один паром, а мы с Николаем переправлялись на другом и сами правили рулем. От Ярославля поехали по луговой стороне и тут встретили такую девочку, что все зараз ахнули от удивления — полненькая, черноглазенькая, говорит, ровно поет, только, к нашему несчастию, при ней был Аргус, в виде старухи. По луговой стороне виды восхитительные: что за села, что за строения, точно как едешь не по России, а по какой-нибудь обветованной земле. С правой стороны от нас горел мелкий лес; огонь занял пространство версты 2 в ширину и с треском и шипеньем пожирал кустарники. Огня не было видно, а с самой земли подымался густой, белый дым, волнуемый ветром, и далеко уходил в небо, как гигант дракон, который впился в землю страшной пастью и крутил хвостом по поднебесью. Сходство поразительное и без малейшей [1 слово нрзбр.] помощи {В рукописи над этим словом написано: прикрасы.} воображения. За 2 версты до станции попались нам 2 девочки — сестры, одной лет 19, другой лет 17. Что это за милашки. Мы их посадили в свой тарантас, довезли до станции. Как вольно и вместе с тем прилично они держат себя, как хорошо одеты. У старшей такие маленькие и беленькие ручки, что не грех поцеловать. Мы с ними натолковались досыта. Ну, тяпнешь горя в этой стороне. Эту дорогу, как выражается Николай, не забудешь до самой смерти. И все идет crescendo {Нарастая.} — и города, и виды, и погода, и деревенские постройки, и девки. Вот уж 8 красавиц попались нам на дороге. Вот, например, Овсянники, в которых мы остановились теперь; эта деревня, составляющая продолжение села Рыбниц, так построена, что можно съездить из Москвы полюбоваться только. Она, вместе с селом, тянется по берегу Волги версты на 3. Мы остановились на самом берегу Волги в таком постоялом дворе, что лучше любой гостиницы. Николай, тяпнувши водки немало, отправился было на Волгу удить рыбку часов в 9 ночи, что нас пленило немало. Папенька говорит ему, что если он и поймает какого-нибудь леща, так уж, верно, гуляку, потому что ночью и порядочные люди и порядочные лещи спят.
28 апреля. Кострома. 5-й час.
Из Овсянников выехали в 6-м часу и ехали все берегом Волги, почти подле самой воды, камышами. Виды на ту сторону очаровательные. По Волге взад и вперед беспрестанно идут расшивы то на парусах, то народом. Езда такая, как по Кузнецкому мосту. Кострому видно верст за 20. В Кострому приехали в 11-м часу и остановились в единственной, пощаженной пожаром, гостинице. Она очень не удобна для нас, да уж нечего делать — хорошие все сгорели. Много хорошего сгорело в Костроме. Мы с Николаем ходили смотреть город; площадь, на которой находится та гостиница, где мы остановились, великолепна. Посреди — памятник Сусанину, еще закрытый, прямо — широкий съезд на Волгу, по сторонам площади прекрасно устроенный гостиный двор и потом во все направления прямые улицы. Таких площадей нет больше ни одной. Правая от Волги улица упирается в собор довольно древней постройки. Подле собора общественный сад, продолжение которого составляет узенький бульвар, далеко протянутый к Волге по нарочно устроенной для того насыпи. На конце этого бульвара сделана беседка. Вид из этой беседки вниз и вверх по Волге такой, какого мы еще не видали до сих пор. Мимо нас бурлаки тянули барку и пели такую восхитительную песню, такую оригинальную, что я не слыхивал ничего подобного из русских песен. В 4 часа папенька с маменькой пошли к П[авлу] Ф[едоровичу], а мы с Николаем сели писать в Москву письма.
23-е [апреля]. 12-й час.
Опять ходили смотреть на город. Пошли мелкими улицами и вдруг вышли в какую-то чудную улицу. Что-то волшебное открылось нам. Николай так и ахнул. По улице между тенистыми садами расположены серенькие домики довольно большие, с колоннами, вроде деревенских помещичьих. Огромные березы обнимают их с обеих сторон своими длинными ветвями и выдаются далеко на улицу. Все тихо, патриархально, тенисто. На немощеной улице играют ребятишки, кошка крадется по забору за воробьями. Заходящее солнце со своими малиновыми лучами забралось в это мирное убежище и дорисовало его окончательно. Николай от полноты души выразился, что это так картинно, что кроме как на картинке нигде и не встретишь. Пошли по этой улице дальше и вышли к какой-то церкви на горе, подле благородного пансиона. Тут я, признаюсь, удержаться от слез был не в состоянии, да и едва ли из вас кто-нибудь, друзья мои, удержался бы. Описывать этого вида нельзя. Да чуть ли не это и вызвало слезы из глаз моих. Тут все: все краски, все звуки, все слова. А заставьте такого художника, как природу, все эти средства употребить на малом пространстве, посмотрите, что он сделает. Тут небо от самого яркого блеску солнечного заката перешло через все оттенки, до самой загадочной синевы, тут Волга отразила все это небо, да еще прибавила своих красок, своих блесток, да еще как ловкий купец ухватишь {Так в рукописи.} за конец какое-нибудь фиолетовое облако и растянешь его версты на две и опять свернешь в кучу и ухватишь какую нибудь синеву с золотыми блестками. Облака, растрепанные самым изящным образом, столпились на запад посмотреть, как заходит солнце, и оно уделило им на прощанье часть своего блеску. А диким гусям стало завидно, и они самым правильным строем, вытянувшись поодиночке углом, с вожаком в голове, потянулись на запад; вот они поровнялись с солнцем, их крылья блеснули ослепительным светом, и они с радостным криком полетели на север. Мы стоим на крутейшей горе, под ногами у нас Волга, и по ней взад и вперед идут суда то на парусах, то бурлаками, и одна очаровательная песня преследует нас неотразимо. Вот подходит расшива, и издали чуть слышны очаровательные звуки; все ближе и ближе, песнь растет и полилась, наконец, во весь голос, потом мало-помалу начала стихать, а между тем уж подходит другая расшива и разрастается та же песня. И так нет конца этой песне. С правой стороны у нас собор и главный город, все это вместе с устьем Костромы облито таким светом, что нельзя смотреть. Зато с левой стороны, почти у самых наших глаз, такой вид, что кажется не делом природы, а произведением художника. По берегу, который гора обогнула полукружием, расположен квартал, называемый Дебря, застроенный разнообразными деревянными строениями с великолепной церковью посредине в старом штиле. С правой стороны Дебря ограничивается той горой, на которой мы стоим, сзади — горой, на которой реденькая и вековая сосна нагнулась и стережет этот уголок; слева тоже березки, и вдруг неизвестно откуда забежала по горе темная сосновая роща, спустившаяся до самой реки. Она охватила это очаровательное место, чтобы не разбежались березки и [2 слова нрзбр.] по порядку. Через рощу видны горы и какие-то неведомые [1 слово нрзбр.] верст на 30. А на той стороне Волги, прямо против города, два села; и особенно живописно одно, от которого вплоть до Волги тянется самая (кудрявая рощица, солнце при закате забралось в нее как-то чудно, с корня, и наделало много чудес. Я измучился, глядя на это. Природа — ты любовница верная, только страшно похотливая; как ни люби тебя, ты все недовольна; неудовлетворенная страсть кипит в твоих взорах, и как ни клянись тебе, что не в силах удовлетворить твоих желаний — ты не сердишься, не отходишь прочь, а все смотришь своими стр[астными] очами, и эти полные ожидания взоры — казнь и мука для человека.
Измученный, воротился я домой и долго, долго не мог уснуть. Какое-то отчаяние овладело мной. Неужели мучительные впечатления этих 5 дней будут бесплодны для меня?
30 апреля. 10 час. утра. Кострома.
Вчера мы только что встали, отправились с Николаем в Ипатьевский монастырь. Он в версте от города лежит на Московской дороге по ту сторону Костромы реки. Смотрели комнаты Михаила Федоровича, они подновлены и не производят почти никакого впечатления. В ризнице замечательны своим необыкновенным изяществом рукописные псалтыри и евангелия, пожертвованные Годуновыми. Виньетки и заглавные буквы, отделанные золотом и красками, изящны до последней степени, и их надобно бы было срисовать. Из монастыря мы отправились с Николаем вниз по Костроме на маленькой долбленой лодочке, которая вертелась то туды, то сюды и того гляди перевернется. Это называется — в корыте по морю плавать, бога искушать. Из Костромы мы выехали на Волгу и, проплыв в таком утлом челноке версты 3, подъехали благополучно к городским воротам. В 4 часа Николай с багажом отправился в деревню. Вечером я ходил на те же места, где мучился вчера, и измучился не хуже вчерашнего. Сегодня в 9 часов отправил письма в Москву.
30 апреля. Кострома. 11 часов ночи.
Весь день проскучал, шлялся по городу. Вид погорелых зданий, самых лучших в городе, еще прибавил тоски, очутился как-то на Дебре, и опять то же, что вчера и третьего дня. Завтра рано утром едем в Щелыково.
2 мая. Щелыково. 11 часов.
Вчера мы выехали из Костромы в 6-м часу. Дорога идет все лесом и горами. Куда ни взглянешь, кругом лес. Признаться, это довольно утомительно. Останавливались в какой-то деревнюшке, за неимением постоялых дворов, в простой избе, впрочем очень просторной и довольно чистенькой. Мы ехали на переменных и потому останавливались переменять лошадей на вольной станции между казенными Караб. и Княз., в которых отличные постоялые дворы. Часу в 6-м приехали в Щелыково. С первого разу оно мне не понравилось, исключая дому, который удивительно хорош как снаружи оригинальностью архитектуры, так и внутри удобством помещения. Вечером поздно ходили с Николаем в баню. Нынче поутру ходили осматривать места для дичи. Места удивительные. Дичи пропасть. Щелыково мне вчера не показалось, вероятно, потому, что я построил себе прежде в воображении свое Щелыково. Сегодня я рассмотрел его, и настоящее Щелыково настолько лучше воображаемого, насколько природа лучше мечты. Дом стоит на высокой горе, которая справа и слева изрыта такими восхитительными оврагами, покрытыми кудрявыми сосенками и липами, что никак не выдумаешь ничего подобного. День прошел как-то пусто, потому что еще не успел осмотреться и не начал еще настоящую деревенскую жизнь. Еще много городских пустяков и хламу в голове.
Здесь кончается мой дневник и начинается статья под названием «Деревня», в которой буду писать, писать все то, что вызовет у меня деревня, и уж не ежедневно, а как придется.
ДЕРЕВНЯ
4 мая.
Я начинаю чувствовать деревню. У нас зацвела черемуха, которой очень много подле дома, и восхитительный запах ее как-то короче знакомит меня с природой — это русский fleur d’orange {Померанец.}. Я по нескольку часов упиваюсь благовонным воздухом сада. И тогда мне природа делается понятней, все мельчайшие подробности, которых бы прежде не заметил или счел бы лишними, теперь оживляются и просят воспроизведения. Каждый пригорочек, каждая сосна, каждый изгиб речки — очаровательны, каждая мужицкая физиономия значительна (я пошлых не видал еще), и все это ждет кисти, ждет жизни от творческого духа. Здесь все вопиет о воспроизведении, а больше всего восхитительные овраги подле дома, перед которыми чортов овраг в Нескучном саду очень незначителен, и живописные берега речки Сендеги, которым я не могу найти и сравнения. Первое и самое сильное чувство, которое производят на меня эти красоты природы, для меня болезненно, мне тяжело, мне надобно облегчить свою грудь, надобно поделиться с кем-нибудь этими неотступными впечатлениями, которые лезут в душу со всех сторон. Я не знаю меру той радости, друзья мои, какую почувствовал бы я, если бы увидел вас в этих обетованных местах. Я часто мечтаю об этом, но мечты не утешают меня, как других, а только мучат.
10 мая.
Я начинаю привыкать к деревне; я обошел почти все окрестности, познакомился кой с кем из мужиков, видел крестьянский праздник. И все это хорошо, а лучше всего природа, что за реки, что за горы, что за леса. У нас все реки текут в оврагах — так высоко это место. Наш дом стоит на высокой горе, побольше нашей Воробинской, а есть места, например деревня наша Сергеево, откуда наш дом кажется в яме, а эта деревня в четырех верстах от нас на север. На юг от нас есть, верстах в 5, деревня Высоково, из той виден почти весь Кинешемский уезд. Под этой деревней течет Меря, — что это за удивительная река. Если бы этот уезд был подле Москвы или Петербурга, он бы давно превратился в бесконечный парк, его бы сравнивали с лучшими местами Швейцарии и Италии… А какой народ здесь!..
Май у нас вступает в свои права. Дня три была жара смертельная. Цветов еще мало, и тешит пока одна черемуха, которой в этой стороне много…
Рыбы и дичи здесь пропасть. К нам поминутно носят то аршинных щук, которая стоит двугривенный, то рябчика или утку, что стоит 20 копеек ассигнациями. Ружье у меня очень плохо, дальше 30 шагов бить нельзя. Мы пробовали его в цель, в 40 шагах разносит дробь на сажень…