Улитка-облако ползет,
ползет, ползет, переползает
нефритовых небес пролет
и следом жемчуг оставляет.

Еще не создана Шицзин,
а Инь и Ян — как ртуть на блюдце,
и лепится мир из снежин,
хвоинок и семян настурций,

и знамо из чего еще…
Захватывает дух — что будет!
Его, укрытого плащом,
монахи поутру разбудят.

И возле стройных колоннад,
подперших божье перекрытье,
со ступеней, ведущих в сад,
обрушит он, как водопад,
свои прозренья и открытья.

Четыре глаза у Цан Цзе,
когда он пишет прорицанья —
его бамбуковые пальцы трещат,
как молньи при грозе!

Для светляков и для цикад —
письмен цыплячьих хруст негромкий.
Слова, как домики, стоят
из спичек или из соломки.

А там, в далеком далеке,
куда сбежать и мы могли бы,
идет создатель по реке —
и стопы ног целуют рыбы.

Вот так и мы могли б с тобой
очнуться в нынешнем июне
и ласточками над рекой
чертить бессмертные танюни.*

* «Танюнь» — (кит.) словарь рифм, т.н. Танские рифмы.

Путники

Ю.А. Кувшиновой

Над Танской империей
медное зимнее солнце.

В котомках у путников
крошки от хлеба.

Про каждого жителя
знает Сын Неба.

Он зорче
тибетского горца.

«А то не чиновные люди
бредут по дороге?»

Отбились от глаза.
Их манит все выше и выше.

Над ними лишь скалы, лишь звезды…
И чьи там чертоги?

Под ними в тумане густом —
камышовые крыши.

И нету беседе конца,
а начало — забыто.

Два путника тощих,
и оба идут из Лояна.

Их туфли давно
о каменья разбиты.

Пуст чайник,
но оба как будто бы пьяны.

«Все больше в провинциях, друг мой,
к зиме бесноватых.

К чему бы болезни такие?
Вот пища уму!

Не так ли?» — Ду Фу говорит
хитровато.

— Так, так, — улыбаясь,
Ли Бо отвечает ему.

По хрупкому снегу,
по тропкам едва ли заметным,

спугивая
барсуков и лисиц,

идут
в одеянии рваном и летнем

с изображеньями
птиц.

Над Танской империей
сумерки гуще и гуще.

Слезятся глаза.
О дикость природы! О глушь!

«Чем хуже для тел наших смертных,
Ду Фу говорит, — тем лучше

для нагиих бессмертных,
не правда ли, душ?»

— Так, так, — отвечает Ли Бо,
улыбаясь. Все выше,

все дальше, все выше
ночная тропа их ведет.

Давно на чужбине,
но это начало… Но тише…

Семьсот сорок пятый
кончается год.

Очнутся во время любое.
От счастья? Печали?

И снова сквозь дождь и метель
их слышится шаг.

На тихое чье-то:
«Не так ли? Не так ли?»

ответ раздается:
— Так, так…