III
В Твери, на Волге, рыбных садков немного, рыба незавидная, а цены почти
московские. Как-то раз я разговорился на набережной с одним стариком, как видно хорошо знающим Тверь, и между разговором спросил у него: отчего так дорога рыба?
— Нет у нас хорошей рыбы, оттого и дорога. Сколько я запомню, и всегда
у нас, в Твери, было бедно рыбы-то, а теперь уж и вовсе мало. Волга мелеет год от году, ну, да и пароходов пужается, так уходит. Вот в Городне хорошую рыбу ловят, так надо ее там купить торговцам-то да 30 верст везти кверху, а еще которая поснет; как же дешево-то продавать?
— А разве, кроме Городни, нигде не ловят? — спросил я.
— Ловят, как не ловить! Ловят и повыше Твери, тоже есть ловли, да все
бедно! Не то что уж куда продавать, и нам-то на продовольствие нехватает.
Так как же ей дешевой-то быть.
Я поехал в Городню в надежде найти там значительные рыбные промыслы.
На правом, высоком и крутом берегу Волги, в 30 верстах ниже Твери по
московской дороге лежит село Городня. Прежде, до литовского разорения, это
был город и назывался Вертязин. В нем было три церкви: одна каменная, бывшая
соборною, построенная в XIII веке во имя рождества пресвятые богородицы,
существует и доселе. Строение ее предание приписывает Тверскому князю Борису
Александровичу.
— Церковь у нас так стара, — говорили мне в Городне крестьяне, — что уж
ушла в землю. — Но она не ушла в землю, а внизу, под сводами, был устроен
храм, на стенах которого еще и теперь видны старинные фрески. В этом храме
особенно замечательны царские врата, вероятно современные постройке. Две
другие церкви: во имя воскресения Христова и святых мучеников Бориса и
Глеба, были деревянные, и о давнем существовании их свидетельствуют только
надгробные камни без всяких надписей. В Вертязине и кругом его было много
монастырей, что видно из старинных межевых и дозорных книг, копии с которых
я сам видел в церкви села Кошелева. Монастырей в Вертязине и вблизи его было
пять: Петровский в городе, Златоустов на правом берегу Волги, против
нынешней гостиницы, Троицкий в двух с половиною верстах, Александровский в 1
1/2 верстах от церкви по дороге к Твери, на правой стороне шоссе, и
Николаевский песочный (Видогодский тож) против церкви на другой стороне
Волги. Все монастыри и церкви, исключая одной, разорены в литовское
нашествие, и самый город даже потерял свое имя.
В Городне жили царские рыболовы, которые, вместо оброка, обязаны были
поставлять ко двору рыбу. Теперь село Городня ям, который, впрочем, с
открытием Николаевской железной дороги потерял свое значение.
Долго любовался я живописным видом с обрывистого берега от церкви. Под
ногами Волга, синяя от пасмурной погоды и подернутая рябью; несколько
рыбаков, стоя в своих маленьких, вертлявых челноках, поднимали баграми
верши; сверху шли черные лодки, которые, несмотря на усилия лоцманов и
прислуги, находящейся на них, прибивало береговым ветром к противоположному
берегу и, наконец, посадило на мель. Легкая двухвесельная глинковка, сплошь
набитая народом, пристала к берегу, и пассажиры веревочкой потянулись по
горе в село подкрепить себя для дальнейшего пути. За рекой зеленел поемный
луг, который расстилался ковром вплоть до высокого, темного соснового лесу.
Справа и слева между кустарниками кой-где блестели изгибы и плесы Волги; по
крутым берегам далеко виднелись белые каменные церкви сел. Между селами вам
непременно укажут Едимоново, замечательное как своею древностью, так и тем,
что в нем родилась мать великого князя Михаила Ярославича.
Рыболовство в Городне оказалось очень незавидное, и во всем селе нет ни
одного невода. Вообще на всем в Городне заметен упадок, железная дорога
лишила это село всех выгод. Прежде, когда тут был проезд, все крестьяне по
своим занятиям разделялись на три рода: содержателей постоялых дворов,
ямщиков и рыболовов, и все имели выгоды, даже с излишком. Тут гремели
дилижансы; поминутно то с той, то с другой стороны подлетали к почтовой
гостинице лихие тройки; добрые господа и купцы щедрой рукой давали на водку;
разжиревшие дворники брали деньги не только за харчи да за сено и овес
лошадям; брали за то, что лошадь только на дворе постояла, брали даже за
тепло {Брать за тепло значит брать за то, что вошел в избу погреться. (Прим,
А. Н. Островского.)}. Бывало, счеты не выходили из рук у дворника и то и
дело щелкали под его толстыми пальцами. Бывало, ямщик отпряжет своих
взмыленных лошадей, у которых животы ходнем ходят, — оттого, что очень
уважал господ, — сходит в гостиницу — получит с барина на водку, сдвинет
маленькую шляпу на самое ухо, возьмет в повод свою тройку, закинет связанные
узлом разноцветные вожжи на плечо и отправляется прямо на постоялый двор
выпить стакан-другой водки да посидеть часа полтора за чаем. А подъедет
дилижанс, и в огромной кухне почтовой гостиницы поднимется всякого рода стук
и шипенье; тут и рыбак находил выгодный сбыт своему товару. Как, например,
москвичу не попробовать рыбки при первой встрече с Волгой? Как не съесть
ушку или соляночку из стерлядей?
— Да, было времечко, да прошло. Пожили в свое удовольствие. Теперь вся
наша привилегия отошла. Больно нас чугунка приобидела! — сказал со вздохом
мой ямщик.
— Что ж, принимайтесь за землю, — отвечал я ему.
— От косы да от сохи не будешь богат, а будешь горбат.
— Да и прежде, чай, богаты не были, а только гуляли вдоволь?
— Это точно. Это уж что толковать! Гульба большая была.
Не потому им тяжело приниматься за соху, что самый труд тяжел, а
потому, что избаловались, как они сами называют, городскими слабостями. У
иного соли нет, а не напиться двух раз чаю в день нельзя. Такая привычка!
Ну, и тащит последнее.
В настоящее время в Городне рыболовством занимаются человек десять,
сбывают свой товар приезжим торговцам по различной цене, глядя по рыбе и по
времени, но только весьма по дешевой (от 4 копеек серебром за фунт). Мы,
жители столиц, и вообразить не можем тех ничтожных цен, по которым покупают
рыбу купцы-рыбопромышленники у крестьян-рыболовов, особенно в июле месяце,
когда от теплой воды рыба снет в садках! Да и во всякое время. Количества
улова и годовой выручки в Городне определить невозможно, верно только то,
что прибыль от промысла не превышает издержек на бедные, плохие снаряды, на
повинности и вообще на все крестьянские нужды. Только что концы с концами
кое-как сходятся. В образе жизни рыболовы ничем не отличаются от прочих
жителей Городни.
В бытность мою в Городне рыболовы ловили рыбу двумя способами,
исключительно употребляемыми при летнем рыболовстве: п_о_е_з_д_о_м и
в_е_р_ш_а_м_и или в_я_т_е_л_я_м_и.
П_о_е_з_д_о_м ловят непременно двое. Стоя в челноках на расстоянии сети
друг от друга, они тихо, плывя по воде, тянут по дну сеть, которая бывает
обыкновенно не более трех сажен длины и полуторых аршин ширины и вязана, как
частый невод {Замечательно, что эти сети совсем не имеют ни грузил, ни
поплавков. (Прим. А. Н. Островского.)}. Нижняя половина сети немного
загибается посредством привязанных к нижним концам веревок, которые они
держат в руках и по сотрясению которых узнают о попавшейся рыбе. Тогда
выбирают сеть, вынимают рыбу в один из челноков и продолжают далее свой
поезд.
В_е_р_ш_и разных величин (от 1 1/2 аршин и более) и в_я_т_е_л_и
опускают на дно с грузом и в продолжение дня раза два или три ездят в
челноках для осмотра, поднимают их баграми, выбирают рыбу в челн и опять
опускают на дно.
Верши и вятели по различным местностям имеют и различное устройство, а
также и наоборот, одного и того же устройства снаряд в различных местах
разно называется. Верша отличается от вятеля тем, что плетется из ивовых
прутьев, а вятель — из пряжи. Верша имеет вид кувшина, низ ее закругляется и
плотно завязывается, а верх широко раскрыт, посередине делается перехват,
внутрь верши вплетается горло в виде воронки, для того, чтобы вошедшая рыба
не могла выйти {С. Т. Аксаков в книге своей: «Рассказы и воспоминания
охотника о разных охотах» (Москва 1855 г., стр. 23) смешивает морду, вершу и
нерот, между тем как в некоторых местностях Московской и Тверской губерний
они различаются. Нерот имеет четвероугольное отверстие, а верша — круглое; в
некоторых местах — наоборот (Подольский уезд), но не смешиваются. (Прим. А.
Н. Островского.)}. Сверх того, вершею, как родовым названием, называются все
снаряды, плетенные из ивняка, которые по местности и по устройству имеют и
свои видовые названия, например: м_о_р_д_а, м_е_р_е_ж_а, в_а_н_д_а,
р_у_к_а_в, к_у_в_ш_и_н, н_е_р_о_т, к_о_ш_е_л_ь, х_в_о_с_т_у_ш_а и прочее.
Об этих видоизменениях верши мы будем говорить при описании местностей,
где они употребляются, здесь скажем только о х_в_о_с_т_у_ш_е, потому что
едва ли придется упомянуть о ней. Хвостуша длиннее обыкновенной верши и
плетется в виде конуса без перехвата и без горла. Она ставится обыкновенно в
самых быстрых местах, например при спуске плотин, отверстием против воды,
тогда как другие верши ставятся наоборот. Это самый простой снаряд; рыба
забивается в него просто стремлением воды, которое и мешает ей выйти назад
{Я видал хвостуши до сажени величиной. (Прим. А. Н. Островского.)}.
В_я_т_е_л_ь есть вязанный из пряжи мешок, натянутый на несколько обручей
(3-10), в него из той же пряжи ввязывается горло, а иногда два. Видов
вятелей также очень много (в_е_н_т_у_р, к_у_ж_а, к_р_ы_л_е_н_а, м_е_р_е_ж_а,
однокрылая и двукрылая и прочее), и употребление их особенно значительно в
озерных ловлях, при описании которых и будем говорить о них подробно.
Рыболовы в этих местах на Волге исключительно употребляют для ловли
ч_е_л_н_о_к_и, то есть долбленные из одного дерева лодки от 6 до 7 аршин
длины и не более аршина ширины, с приподнятым острым носом. Ездят большею
частью стоя и правят одним веслом. Для дальних переездов употребляют челноки
с устроенными посередине для рыбы садками в виде ящика и крытыми носами
(в_о_л_к), где сохраняются от дождя пища и одежда.
Зимой забивают е_з_ы (в других местах з_а_е_з_к_и, з_а_к_о_л_ы и
з_а_б_о_и). Это один из самых древнейших способов рыбной ловли в
Великороссии, рано встречается в наших старинных актах {Грамота воеводы кн.
Пожарского с товарищами о постройке нового города на Беле-озере и проч.:
«Акты Арх. экспед., т. II, стр. 260». (Прим А. Н. Островского.)}. Для этой
ловли забивают поперек реки по дну колья и загораживают щитами из хвои,
оставляя между ними небольшие промежутки, и в эти промежутки вкрепляют
верши. Такой способ хлопотлив, портит фарватер да и, по словам самих
рыболовов, приносит немного выгоды, так что в простую п_р_о_р_у_б_н_у_ю
в_е_р_ш_у {Маленькая, в аршин, плетенная из ивовых сучьев верша, которая
опускается с грузом в прорубь. (Прим. А. Н. Островского.)} попадает рыбы не
менее, если не более.
Ловят и удочкой, но только мелкую рыбу, и то большею частью ребятишки
или те, которые не имеют других снастей. Во время вскрытия рек здесь, как и
везде, ловят н_а_м_е_т_к_а_м_и или с_а_к_а_м_и. Снаряд этот устраивается
очень просто. Глубокий мешок, связанный часто (корма), натягивается на обруч
и прикрепляется к длинному шесту, на котором его и опускают в воду с берега.
Рыба ловится из крупной: щуки, налимы, окуни, головли, язи, лещи,
подлещики и шерешпера (жереха); из мелкой: пискари, ерши, ельцы, плотва,
уклейка и прочее. Когда я был в Городне, стерлядь еще не ловилась, ход ее
начинается около 10 мая.
Как р_е_д_к_и_е с_л_у_ч_а_и иногда попадается белорыбица; старики
рассказывали, что на их памяти раз пять или шесть заходили осетры
значительной величины. Самый замечательный случай был в марте 1849 г.; была
поймана огромной величины стерлядь, которую содержатель гостиницы, купец
Воронов, представил ко двору, за что получил высочайший подарок.
Из обычаев, о которых я имел известия от почтенного священника села
Городни, отца Василия, замечательно уважение тамошних и окрестных жителей к
Ильину дню. Начиная от Троицына до Ильина дня не работают по пятницам, и
пятницы называются ильинскими. Далее по берегам Волги всю неделю перед
Ильиным днем постятся и называют ильинским постом. В пожары смежные с
загоревшимся строением дома обходят с образами. Был случай: одна
п_р_о_с_т_е_н_ь_к_а_я (малоумная) девушка Прасковья, когда пожар уже
подходил к той избе, где она жила, несмотря ни на какие просьбы и увещания
не лезла с печи, уверяя, что их дом не сгорит. Так и случилось. Она умерла
два года тому назад.