1-я черновая.
(Отрывки из дневника)
Тверь. Апрель 1856 г.
I
В нашем московском климате апрельские дни почти всегда лучше майских.
Еще кой-где лежит снег по склонам гор да по оврагам, еще утром и вечером
замерзает каждая лужица и лопается под ногой, как стекло, а уж солнце так печет, или, как говорят, сверху так жарко, хоть надевай летнюю одежу. Народ в праздничном расположении духа толпами ходит по улицам, потряхивая завязанными в красные бумажные платки орехами; везде выставляют окна; вот пара вороных жеребцов чистой крови мчит легкую, как пух, коляску, в ней сидит купчик в лоснящейся шляпе, вчера только купленной у Вандрага, и рядом с ним цветущая его супруга в воздушной шляпке, прилепленной каким-то чудом к самому затылку, и долго дробный стук колес раздается по улице; под Новинское замечает кто-то с тротуара; разносчик кричит: цветы, цветочки, цветы хороши, и в весеннем воздухе проносится запах резеды и левкоя.
Пора на Волгу. Наша смирная Москва-река разгулялась на этот раз,
выступила из берегов и затопила прибрежные кварталы Замоскворечья. Я получил
известие, что лед на Волге прошел и разлив в Твери достиг высших пределов.
Благодаря железной дороге от Москвы до Твери ехать недолго, в половине
двенадцатого сел на машину, в 6-м часу в Твери. Прощай, Москва — золотые
маковки.
Дорога от Москвы до Твери не представляет ничего замечательного, только
весной разлив Шоши, и то при особенных условиях, может заинтересовать
путешественника. Был прекрасный совсем летний день, когда мы выехали из
Москвы; на Завидовской станции стал накрапывать дождик, и небольшое серое
облако, которое совестно назвать тучей, плыло с севера навстречу поезда;
стало довольно холодно. Точь-в-точь, как в печатных оракулах, где выходит
вам совершенное полное удовольствие с маленькой неприятностью. Закутавшись
потеплее, я уселся в вагон и задремал. Вдруг общее движение разбудило меня;
все встали и бросились к окнам. Я взглянул тоже, да и было на что
посмотреть. Из окна вагона, под углом, полотна железной дороги совсем не
видно, кругом, как только может окинуть глаз, бегут встречу мутные волны, и
поезд мчится точно по морю, точно в разрез волнам. Вдали полуутонувшие села
и деревни; с севера к Москве пробежало небольшое облако с дождем, потом
выглянуло солнце и покрыло розовым цветом и облака и воду. Через несколько
минут мы приехали на Тверскую станцию.
Со станции я отправился в Тверь в почтовой карете, — удобно и дешево. Я
три года не был в Твери; в эти три года она изменилась немного; только за
Тьмакой выросла огромная бумагопрядильная фабрика купцов Залогина и Каулина.
Кругом фабрики строится целый город, красильни, ткацкие, дома для помещения:
директора, машинистов, рабочих и прочее. В Твери лучшая, аристократическая
гостиница — гостиница Меллера; но, кроме дороговизны, она как будто особенно
приспособлена для кавалерийских офицеров, которые здесь долго стояли. Так
как я не кавалерист, то предпочел остановиться в смиренной гостинице купца
Барсукова на Миллионной. Пообедав наскоро, я отправился на Волгу.
По набережной гулял народ, что в Твери большая редкость и можно видеть
только в большой праздник. В будничный день вы в Твери не заметите на улицах
никакой жизни, как будто все вымерло. Едва ли во всей Великороссии найдется
еще такой безжизненный город. Когда я был в Твери года три тому назад, один
из обывателей объяснял мне эту безлюдность на улицах присутствием большого
количества гусар и улан в городе; но вот уж гусары и уланы ушли давно, а
народ все прячется. Надобно искать какое-нибудь другое объяснение. Но
благодаря празднику в этот раз можно было видеть тверских обывателей.
Несколько дам, вероятно городские аристократки, катались в колясках.
Купеческие семейства гуляли кучками; барышни одеты по моде, большею частью в
бархатных бурнусах, маменьки их и вообще пожилые женщины в темных платьях и
салопах, как и у нас в Москве, но зато в яркопунцовых и розовых платках на
голове, повязанных гладко и заколотых большими стразовыми булавками, что
очень нейдет к их старческим лицам и с непривычки режет глаза.
Волга была в полном разливе; но в нынешнем году, слава богу,
благополучно; залила только Затьмачье {Квартал за рекой Тьмакой. (Прим. А.
Н. Островского.).} и наделала разве только хлопот, а не убытков и несчастий,
как в прошлом году. В 1855 г. Волга, затопив Заволжье, Затверечье и
Затьмачье, переливалась через набережную и угрожала залить лучшую часть
города, то есть Миллионную улицу, если бы не насыпь, наскоро сделанная
бывшими в то время в Твери ратниками. Не знаю, как другим, а для меня
картина половодья не представляет ничего привлекательного. Вот хоть и
теперь- огромное пространство мутной пенистой воды, взволнованной, или лучше
сказать взъерошенной, низовым ветром, все было озарено заходящим солнцем; но
как пусто и безжизненно на всем этом безграничном пространстве. Вместо
земли, которою глаз наш привык окаймлять воду, мокрые щепки и грязная пена
прибоя лежали полосами по берегам, свидетельствуя о прибыли или убыли воды.
Клочки сена и соломы неслись по воде, ни одно судно не оживляло реки, и
только черные плашкоуты, приготовленные для моста, виднелись на той стороне.
Как-то неприятно смотреть в половодье на воду, холодом веет от нее, и
боишься встретить в бешеных волнах или полуразрушенное жилище или даже и
труп… Дня два я посвятил на осмотр Твери. Дня через два, пока я ходил по
городу, Волга сбыла, но зато воды ее ожили. У пароходной пристани стояли
рядом три чистенькие, как будто только вчера сделанные, парохода: «Тверь»,
«Рыбинск» и «Ярославль» общества «Самолет», противоположный берег был
окаймлен новенькими барками верхнего каравана, черные лодки сплавлялись
вниз, управляемые девятисаженными потесями, рыбак причалил к берегу свой
плавучий садок и торговал рыбой, перевозные лодки сновали поперек Волги.
Теперь начались мои путешествия на тот берег. Меня особенно
интересовала Затверецкая сторона, там, как на бирже, толпились всякого рода
судорабочие. Я взял лодку и поехал. Перевозные лодки в Твери (голенковки,
или глинковки) не могут похвалиться своей прочностью; они сделаны из тонкого
тесу, того и гляди что продавишь ногой (что и бывало). Да и взыскать нельзя
с перевозчика; они так бедны, что даже 4 рубля серебром, обыкновенная цена
за эту утлую глинковку, для них уж великая сумма. Около ста человек
беднейших мещан занимаются перевозкой, но много ли пассажиров придется на
каждого? Обыкновенная выручка от 15 до 20 копеек серебром на человека в
день. Да и эта работа не надолго: по сбытии воды наводятся два моста через
Волгу и один через Тверцу. В межень, по недостатку работы, занимаются
перевозкой не более двадцати человек, а остальные или ходят на вязках вверх,
или возят вниз, даже до Рыбинска, бедных пассажиров, которым дорого съехать
на пароходе. Цену берут различную, глядя по тому, гресть или нет. Те,
которые садятся с условием не гресть, платят около рубля полтора; но таких
немного, большею частью подряжаются с условием гресть самому и тогда платят
копеек 75 и гребут поочереди. Зимой перевозчики и весь бедный класс жителей
Твери занимаются ковкою гвоздей. Средняя выручка не более полтинника в
неделю. Из-за этого полтинника они спят три часа в сутки: такова бедность
мещан в Твери. Самое лакомое кушанье тверских мещан, о котором они мечтают,
жаренный в конопляном масле лук. Можете по этому судить о их довольстве.
Ковкою гвоздей занимаются не только в самой Твери, но и в уезде, В Твери
более выделываются конские гвозди (10 фунтов 1000) и однотес. В уезде
главная выделка гвоздей в селах Васильевском и Михайловском, где
выковываются гвозди всех сортов. Количество выделанных гвоздей, по
официальным известиям, простирается до 100 тысяч пудов на сумму 500 тысяч
рублей. Если вычесть из этой суммы цену железа, то не много придется за
работу.
Другой промысел тверских мещан и преимущественно женщин — вязанье
простых чулок и варежек; их вырабатывается весьма значительное количество,
но заработная плата ничтожна.
Лодка причалила к мысу. По крутому глинистому берегу взошли… {Фраза
не закончена.} При впадении Тверцы в Волгу на берегу выстроены три или
четыре каменные лавки, в которых продают печеный хлеб; на этих лавках
прошлогоднее наводнение ознаменовано черной чертой и следующей надписью:
«4-го апреля 1855 года был потоп до сих пор». Недалеко от этих лавок
обыкновенно собираются судорабочие. Но прежде, нежели будем говорить о них,
я считаю нужным сказать несколько слов о судоходстве по Волге и о том
караване, который теперь прибыл в Тверь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На Волге пусто и холодно, на Тверцу еще ехать незачем; пойти погулять
на Тьмаку, день же праздничный, погода хорошая. Чуть-чуть не сказал: «по
дороге травка»; но травки еще не было. Пойдемте по Миллионной. Чистота
необыкновенная. По всему заметно, что это был коридор между Петербургом и
Москвой, который беспрестанно мели и чистили, и по памяти и привычке чистят
и метут до сих пор. На всем протяжении Миллионной видна самая строгая
деятельность полиции и почти никакой обывательской жизни. Пожарная команда
часто ездит по этой улице и здесь смотрится, то есть смотрена бывает.
Надобно отдать честь тверской пожарной команде относительно хорошего
качества лошадей и чистоты упряжки и пожарных инструментов. Налево гостиный
двор, чистый и красивый с лицевого фасада, а направо, близ старого
общественного сада разбит новый, еще не разросшийся и который, говорят,
очень дорого стоил городу. Мимоходом можно зайти на базар посмотреть, нет ли
чего новенького? Повернемте налево за гостиный двор. На задней стороне
гостиного двора, подле лавок, на каменных ступенях сидят торговки и вяжут
одной иглой простые шерстяные чулки. Это самый бедный, но единственный
промысел тверских мещанок. Вот мы и на базаре. Торговый день, народу много,
но товару немного. Более всего вам бросаются в глаза: немудреные цветы в
горшках, бабы с маслом, сморчки очень большого размера и длинные, гнуткие
можжевеловые удилища для наступающей рыбной ловли. Мальчики уж первые успели
закупить их по дешевой цене (2 копейки удилище) и снуют по базару, так что
того и гляди выколют кому-нибудь глаз. За базаром течет Тьмака, то есть
теперь не течет, а стоит озером, подпертая водами Волги. Все огороды от
мельницы до архиерейского дома и от нового шоссе до Тьмацкого моста залиты
водой. Берега усеяны рыболовами большими и маленькими с удочками, хотя идет
еще одна только уклейка, и то мелкая. Не думайте, что это праздная забава
свободных людей в праздничное время! Нет! При бедности тверских мещан, если
мальчик натаскает в день небольшой кувшинчик уклейки, и то уж в доме
подспорье. У плотины, близ мельницы, поставлены нерота, по-тверцки хвостушки
{Плетенные из ивовых прутьев верши, только без горла. (Прим. А. Н.
Островского.)}, отверстием против течения, в которые рыба забивается
стремлением воды. Самый простой инструмент. Иногда при быстрой воде эти
хвостуши набиваются полны рыбой, о чем свидетельствует г. Преображенский в
своей прекрасной книге {Описание Тверской губернии в сельскохозяйственном
отношении. СПБ. 1854 г., стр. 417. (Прим. А. Н. Островского.)}. Пониже
мельницы какой-то охотник ловит рыбу, стоя в маленьком челноке {Долбленная
из одного дерева лодка. (Прим. А. Н. Островского.)}, который имеет не более
вершка запасу над водой и менее 2 сажен длины. Он правит одним веслом,
выкидывает небольшую сеть, узкую и длинную, собирает ее, выбирает рыбу и
бросает в челнок, и опять закидывает сеть. Вам страшно за него; при малейшем
несоблюдении баланса он опрокинется и с челноком; но не бойтесь, этого не
бывает с рыбаками. Я видел, как плавают, стоя в челноках, по 30 верст не по
Тьмаке, а по Волге, да еще в сильный ветер. Больше на Тьмаке смотреть
нечего, да и скоро она сбудет и превратится в такую речонку, что куры через
нее бродят. Прежде здесь было значительное судостроение, а теперь совершенно
упало. В 1855 году в Твери была выстроена 31 барка указной меры {17 сажен
длины и 4 ширины. (Прим. А. Н. Островского.)}. Постройкой занимались
тверские мещане в числе 45 человек. Лесной материал покупается в с.
Селижарове (Осташковского уезда) и сплавляется до Твери по Волге. Цена
готовой барки от 150 до 200 рублей серебром. Устье Тьмаки, в берегах которой
видны следы каких-то водяных сооружений, теперь запущенных, очень удобно для
стройки и починки судов; надобно только приложить уменье и капитал. Общество
пароходства «Самолет» торгует это место у города и хочет устроить безопасную
гавань для своих пароходов. Говорят, что тверское городское общество не
оказывает расположения к этому полезному делу и находит какие-то
препятствия! Очень жаль! Но выше мельницы отстраивается и обделывается
великолепная бумагопрядильная московских купцов Каулина и Залогина в 44
тысячи веретен. Хозяева хотят провести железную дорогу от фабрики до
соединения с Николаевской. Фабрика заложена в 1853 г. и теперь уже
действует, хотя еще и не полными силами. Такое мануфактурное заведение —
сущее благодеяние для Тверского края, где так много готовых рабочих рук и
так мало работы.