// Кострома : исторический очерк и описание памятников художественной старины / В.К. Лукомский, Г.К. Лукомский. – Москва, 2002. – С. 444-468.
Два автора у этой книги, два брата. Исторический очерк Костромы строгостью и спокойной выверенностью своей очень похож на своего создателя, Владислава Крескентьевича Лукомского, точно так же, как все остальное в ней не что иное, как своеобразный портрет его брата Георгия, порывистого, восторженного, мечтательного. И все же при резком несовпадении темпераментов, научных интересов, занятий и пристрастий за каждым из них ощущается принадлежность к одной семье.
В своей автобиографии Владислав Крескентьевич не преминул отметить: «Род Лукомских литовско-русского княжеского происхождения»1. Став генеалогом, он прилагал значительные усилия, чтобы документально это подтвердить. Родословное древо возводили к внуку литовского князя Гедимина, Вингольду, жившему в XIV веке. Он был крещен с именем Андрей и владел городом и замком Лукомль, от которого и пошла фамилия.2
В России в таких случаях говорили: род древний, но захудалый. Дед, Павел Антонович Лукомский, образования не получил и начал службу в 1847 г. почтальоном, дослужившись в должности смотрителя почтовой станции в Каменец-Подольской губернии.3
Жалованье, конечно, было невелико, зато было огромное желание дать образование сыну. Крескентий (или, как тогда чаще писали в документах, Кресцентий) Павлович окончил Немировскую гимназию, а потом (в 1879 г.) и Петербургский практический технологический институт, получив диплом о присвоении ему степени «инженер-технолог», что было по тем временам редкостью и высоко ценилось.4
Службу удалось найти в Калуге. Крескентий Павлович стал преподавать в железнодорожном техническом училище, что позволило ему обустроиться на новом месте и в 1881 г. обзавестись семьей. Его супругой стала Леонтина Ивановна Коссовская. Скоро семья увеличилась, в следующем году у них родился старший сын Владислав, а два года спустя и младший, Георгий. Оба были крещены, как и полагалось в семье добрых католиков.
Крескентию Павловичу пришлось искать дополнительный заработок. Не оставляя преподавания в училище, с 1883 г. он поступил на службу в Губернскую земскую управу дорожным инженером. И все же, при всех заботах о хлебе насущном, глава семейства считал важным для себя сотрудничество с Губернским статистическим комитетом, был избран действительным его членом. В такой форме тогда обычно проявлялась у его современников страсть к исследованию жизни, к ее осмыслению. Не от отца ли унаследовали ее Владислав и Георгий? Ведь именно она позже организовала жизнь обоих.
Позже, в январе 1897 г., семья переехала в Орел5, где до января 1903 К. П. Лукомский тоже служил старшим инженером Губернского земства по дорогам; которые тогда не только поддерживали к хорошем состоянии, но и строили. По этим-то дорогам и разъезжались из дома сыновья.
Первым в 1900 г. окончил Орловскую гимназию и уехал в Московский университет старший. Владислав. Весной следующего года по окончании дополнительного класса реального училища оставил родной дом и Георгий6, он стремился в северную столицу, целью была Академия художеств.
Старший брат
О характере Владислава Крескентьевича лучше всего свидетельствует составленная им «Хроника моей жизни»: ровным, подчеркнуто твердым и энергичным почерком на страницах аккуратно переплетенной книжки карманного формата год за годом перечислены все казавшиеся ему важными события, от его рождения 5 июля 1882 года в Калуге, до присвоения ему 18 апреля 1944 г. ученой степени доктора исторических наук. И только в конце чужой рукой отмечено, что скончался автор рукописи в Москве 11 июля 1946 года.7
Тщательнейшим образом на излете жизни (по его собственным словам, составление «Хроники» было начато в 1941 году) перечислены исходные данные документов, подтверждающих повышение по службе, присвоение ему очередных чинов, избрание членом многочисленных ученых обществ и комиссий. Это не просто дотошность, это профессиональная точность историка, боготворившего источник.
История вошла в его детство с первым (и единственным) гувернером, которого пригласили для подготовки мальчика к поступлению в гимназию еще зимой 1892 г. Высланный в Калугу студент Дерптского университета Гейдингер увлек его историей европейского Средневековья, особенное впечатление на будущего геральдиста произвели рассказы о рыцарях и их родовых гербах.8 Предполагал ли уже тогда мальчик о княжеском своем происхождении – неизвестно, но он не мог не знать, что семья Лукомских была занесена в первую часть дворянской родословной книги, это подтверждалось выданным его отцу свидетельством.9
Но окончании гимназии Владислав поступил, несмотря на интерес к истории, на юридический факультет Императорского Московского университета. Там он не только слушал лекции корифеев науки, но и зачитывался новыми художественными журналами – уже выходили «Мир Искусства», «Весы». В летописи своей жизни он отметит это наряду с увлечением новейшими литературными течениями. Юноша не только зачитывался Верленом, Вейдлем и Гюисмансом, но и сам пробовал сочинять стихи и прозу. Литератором он не стал, но интерес к литературе и искусству сохранил навсегда.
Новую пищу пытливому уму добавило первое в его жизни путешествие в Европу на летних вакациях 1901 года. Перед его глазами прошла череда городов: Берлин, Кельн, Париж, Лион, города Швейцарии, Мюнхен, Вена.
Второй год в университете выдался бурным. В феврале 1902 г. из-за студенческих волнений занятия были временно прекращены, а осенью 1903 г. вся семья переехала в Петербург. На время показалось, что от наступающей смуты удалось убежать, но в январе 1905 г. возмущения начались и здесь, был закрыт и этот университет.
Тем временем студент Владислав Лукомский добивался разрешения на занятия в канцелярии Сенатского департамента герольдии, которое и было ему дано 4 апреля, возможно, именно этой весной и определилась судьба будущего геральдиста, а летом братья Лукомские отправились за границу, на этот раз они вместе осматривали Варшаву и Париж, особенно подробно – города Германии: Берлин, Дрезден, Кельн, Майнц.
18 ноября 1905 года был получен документ в подтверждение того, что Владислав Крескентьевич Лукомский, из дворян, римско-католического вероисповедания, окончил Императорский Санкт-Петербургский университет, прослушав курс юридического факультета. Пора было начинать самостоятельную жизнь, но что выбрать из многочисленных пристрастий?
Первые попытки найти место службы были предприняты не на поприще истории. Осенью 1905 г. вместе с М. И. Бурнашевым и Л. Л. Трубниковым он принял участие в учреждении издательства «Сириус», пытался заработать переводами (попытка не увенчалась успехом).
После Рождества, 29 января 1906 года, началась служба в Министерстве внутренних дел, но и она была связана с журналистикой: В. К. Лукомский был откомандирован в редакцию газеты «Правительственный Вестник», а позже в редакцию официального органа «Русское Государство». Эта работа была, конечно, не так увлекательна, как в издательстве «Сириус», но зато она хорошо оплачивалась. В «Летописи» В. К. Лукомский отмечает как равноценные два события: I июня 1906 г. – заключение брака с дочерью книгоиздателя и книготорговца Маргаритой Августовной Циммерман и утверждение его в чине губернского секретаря.
В том же году Владислав Крескентьевич перевелся на службу в Департамент герольдии сената, теперь он числился по Министерству юстиции, и это продолжалось до самой ликвидации департамента в 1918 г. Геральдика оказалась тем занятием, которое позволяло совместить заботу о материальном благополучии и неподдельный интерес к истории – с этого времени и до самой смерти.
Между тем увлечение современными течениями в литературе и искусстве, совместившись с историческими штудиями, приобрело новый оттенок. «В течение года нарастание интереса к истории искусств и материальной культуры и изучение их», – записал под 1906 годом В. К. Лукомский в своей «Летописи». Результатом этого стало поступление его в следующем году слушателем в Петербургский археологический институт, где его учителями стали Н. Покровский, Н. Лихачев, И. Шляпкин. В сфере его интересов – библиография в области искусства и коллекционирования, геральдика и генеалогия.
Курс был окончен в 1909 г., В. К. Лукомский был признан достойным звания действительного члена Императорского Археологического института, а в следующем году ему там было предложено чтение лекции. Предложение было принято. В эти же годы он становится действительным членом Московского археологического института, различных научных обществ и архивных комиссий.
Однако эта бурная деятельность в области археологии вовсе не шла во вред службе, напротив. Чины повышались обычным порядком, В. К. Лукомский был назначен сначала помощником обер-секретаря Департамента герольдии, а затем и секретарем его. Именно в качестве представителя Департамента он командирован на IV Областной археологический съезд в Кострому, о чем был написан и опубликован подробный отчет10, а позже именно Министерство юстиции назначило его своим представителем в комиссию по устройству Романовской художественно-исторической выставки.
Он, наверное, был идеальным чиновником, организованным, деятельным, исполнительным, а еще ровным и твердым, как его почерк. А потом – ведь его служебная деятельность совпадала с увлечением, которое постепенно превращалось в страсть и заполняло всю жизнь (в 1913 году они с женой разъехались, а через три года брак был официально расторгнут, и у истории в его душе соперников больше не осталось).
Очень скоро, уже в 1915 г., В. К. Лукомский был назначен управляющим Гербового отделения сената и приступил к подготовке реформ подведомственного ему учреждения. Эти преобразования тоже были связаны с художественными интересами самого управляющего, который расшифровал запись о реформах так: «приглашение художника Г. Нарбута, выработка новых художественных образцов актов, развитие издательской деятельности».11
Г.П. Нарбут был молодым художником круга «Мира Искусства». Он оформлял книгу В. Лукомского и В. Модзалевского «Малороссийский гербовник» (1914), постоянно сотрудничал в журнале С. Тройницкого «Гербовед», а в 1915 г. оформил книгу Г. К. Лукомского «Галиция в ее старине».
Лаконичность и емкость герба была близка Нapбуту, и, если бы удался замысел В. К. Лукомского, то документы Департамента герольдии, несомненно, стали бы произведениями искусства. Д. Митрохин писал о нем: «Значение Нарбута в том, что, приняв графические навыки «Мира Искусства», покорный своему призванию, он с истинным героизмом все силы и способности направил на борьбу с упадком художественной внешности книги и стремился создать книгу как произведение искусства, законченное и цельное, от переплета до последней концовки.»12 «Художественная внешность» дипломов Департамента герольдии была важна ничуть не меньше.
Однако воплотить все задуманное сначала помешала война, а потом революции. Десятилетия спустя старый историк записал в своей хронике: «1917, февраль, 27 (понедельник) – последний день в старом сенате (до революции)». Впрочем, через год, под 12 апреля значится, что он постановлением Народного комиссариата юстиции оставлен управляющим гербового отдела, «преобразованного для научной деятельности в Гербовый музей, к которому присоединен Архив бывшего департамента Герольдии Сената». В июне произошла еще одна реорганизация, и после нее целых десять лет В. К. Лукомский был управляющим Гербовым музеем при Главном управлении архивным делом.
Это вовсе не означало, что он не занимался ничем другим. Уже 18 марта 1918 года он среди учредителей Союза российских архивных деятелей, в июле – добровольно работает в царскосельских дворцах, составляя инвентарную опись имущества (эту работу возглавлял его младший брат, Георгий Крескентьевич). С 31 марта 1918 г. В. К. Лукомскому поручено заведование Царскосельским историческим музеем, а с 30 января 1920 – Историко-бытовым музеем в Фонтанном доме. Все это время продолжалась его преподавательская деятельность – сначала в Археологическом институте, а потом и в Петроградском университете, отделением которого стал институт.
В строчках «Хроники» отсутствуют эмоциональные оценки, это скорее регистрационный журнал, нежели дневник. Тем более впечатляют строки, за которыми встают вопросы жизни и смерти: «1920, февраля 8 – получил ученый паек, установленный комиссией содействия улучшению быта ученых, спасший от голодной смерти». Или вот эти, 25 января 1922 года: «сокращение штатов гербового музея до меня одного».13
В начале нэпа государству показалось невыгодным содержание самостоятельного Археологического института, и он 1 июля 1922 года был закрыт, а вместо него появилось Археологическое отделение Петроградского университета.
Если реформы начала 20-х г.г. объяснялись необходимостью экономической и финансовой, то преобразования 30-х свидетельствовали о политическом наступлении по всем направлениям. В июле 1931 детище В. К. Лукомского, Гербовый музей, был преобразован в кабинет вспомогательных дисциплин при Ленинградском отделении 1 Центрального исторического архива, а в ноябре 1937 коллекции гербовых материалов были переданы Эрмитажу. В 1939 году и сам Кабинет вспомогательных исторических дисциплин был передан в архив и закрыт для пользователей.
Владислав Крескентьевич и прежде был лоялен власти, но в 30-е г.г. он публично принимает «линию партии». Такое впечатление, что само по себе сохранение гербового собрания, хотя бы и в виде кабинета, его вполне примирило с властью (хороший чиновник – всегда хороший подчиненный).
26 декабря 1931 г. он стал членом Общества историков-марксистов при Комакадемии. Когда по инициативе М. Горького начинается работа над составлением истории фабрик и заводов страны, В. К. Лукомский выявляет необходимые для этого архивные материалы, выполняет другие необходимые запросы. Он нужен, он полезен.
Казалось бы, власть оценила преданность старого историка: 1 января 1935 г. ему было присвоено звание ударника «за проявленную преданность делу и энтузиазм в работе». Но уже в марте того же года, в ночь с 24 на 25, в доме В. К. Лукомского был произведен обыск, который длился пять часов, после чего пожилой человек (ему уже за шестьдесят) был доставлен в камеру военной тюрьмы на Выборгской стороне.
Его продержали до обеда и отпустили, по его собственному замечанию, «без последствий», то есть, не предъявив обвинения, ничего не объяснив. 15 то время это казалось благополучным исходом, могли ведь и вообще не выпустить, как многих других ученых, пополнивших число заключенных Государственного управления лагерей. Но обошлось.
Обошлось и в 1939, когда закрыли его Кабинет вспомогательных дисциплин. Не арестовали, не расстреляли. Просто назначили вместо заработной платы академическую пенсию, позволили продолжать работу в архиве. Со службы он уволился лишь в августе 1941, когда уже шла война, с формулировкой «по состоянию здоровья».
Осень и начало зимы прошли в трудах по разбору собственных документов и передаче их в Центральный государственный исторический архив. Среди прочего были переданы 4 портфеля писем брата Георгия (где-то они теперь? В описях фонда 986 они не значатся). Сколько всего должен был передумать и вспомнить пожилой уже человек, перечитывая старые письма, разбирая семейные документы…
Жизнь подходила к концу, он чувствовал это, и именно тогда, блокадной зимой 1941-42 годов, в холоде и голоде, под звук сирен и взрывов, он составлял свою удивительную «Хронику». Ни на секунду не дрогнула рука, выводящая твердым уверенным четким почерком дату за датой – события этой уходящей жизни… Кто знает, может, именно это помогло ему тогда выжить?
Но, как выяснилось очень скоро, испытания еще не закончились, летопись пришлось продолжать. Запись, датированная 30 января 1942 г., гласит, что «в связи с блокадой Ленинграда» В. К. Лукомский «оставил свою квартиру и перешел на казарменное положение в Архивный отдел УНКВД, став с этого дня бездомным скитальцем».14
В феврале квартира сгорела, и летом ученый был эвакуирован в Москву. Там он консультировал авторов театральных постановок, преподавал. Ему было присвоено звание профессора Историко-архивного института, а в апреле 1944 г. и ученая степень доктора исторических наук. Жизнь снова повернулась к нему лицом, но времени оставалось совсем немного: 11 июля 1940 г. он умер.
Младший брат
Жизнь Георгия Крескентьевича Лукомского не была столь же ровной, как биография его старшего брата. Причина не только в причудливой траектории его жизненного пути, но и в его характере. Порывистый, увлекающийся, в отличие от брата, он был более подвижен, часто менял место жительства и пристрастия. Едва ли не единственное, что оставалось неизменным в его жизни, была привязанность к брату, который отвечал ему взаимностью.
Э.Ф . Голлербах однажды писал: «Есть благочестивые паломники, шаг за шагом одолевающие долгий путь, волоча за собою тяжелый груз труда – и есть странствующие энтузиасты, легко взбегающие на горные кручи. Лукомский принадлежит ко второй категории.»15 И в самом деле, жизнь – бегом, и все в гору, падал, срываясь, поднимаясь и вновь наверх.
Личный архив Георгия Крескентьевича частично сохранился, несмотря на все перипетии его сложной судьбы. Возможно, так сложилось благодаря стараниям брата Владислава, который на основании документов даже попытался выстроить некоторую периодизацию его биографии.
Сообщив о рождении брата Георгия в Калуге, 2 марта 1884 г., «на Дворянской улице, в нашем собственном доме близ Татаринского переулка»16, В. Г. Лукомский поделил его жизнь по «топографическому» принципу: 1884-1895 – калужский период; 1897-1901 – орловский; 1901-1903 – казанский; 1903-1905 – первый петербургский; 1905-1907 – первый заграничный; 1907-1908 – Москва; 1909-1918 – второй петербургский; 1918 – второй заграничный.17
Готовя документы к передаче в архив, Владислав Крескентьевич еще не догадывался, когда закончится этот «второй заграничный период». Он так и не узнал, что брат пережил его более чем на десять лет.18 Отец, вероятно, не случайно отдал младшего сына не в гимназию, а в реальное училище. Чувствуется за этим желание направить сына по собственному пути, увидеть его инженером.
Увы, судьба Георгия Крескентьевича вела иной дорогой. Недаром, имея по большинству предметов отличные оценки, он по скучным геометрии, тригонометрии, физике и черчению в Орловском Александровском реальном училище получал лишь хорошие. Это, правда, не помешало ему в апреле 1901 г. закончить и дополнительный класс, дававший право, как гласил аттестат, «поступать в высшие специальные училища, подвергаясь только проверочному испытанию».19
Биографы Г. К. Лукомского упоминают об учебе его в Орловской рисовальной школе Сычева, в петербургских классах живописи и рисования Я. Гольдбладта, но известно, что попытка поступления в Академию художеств, предпринятая по окончании реального училища, оказалась неудачной. «Далекая, старинная Казань приняла его приветливей, теплее, писал хорошо знавший Г. К. Лукомского Э.Ф. Голлербах, – образовался кружок приятелей (Дульский, Астапов, Левандовский и др.), путеводной звездой которых был журнал «Мир Искусства».20 Он же писал и об увлечении Г. К. Лукомского русской стариной, в чем он усматривает влияние П. М. Дульского.21 Казанская художественная школа состояла в ведении Императорской Академии художеств. Ее окончание давало не только право носить звания техника по архитектуре и учителя рисования, черчения и чистописания средних учебных заведений. Удостоверение давало окончившему ее желанное право «поступления без экзамена в Высшее художественное училище при Императорской Академии художеств».22
В 1903 году желание Г. К. Лукомского исполнилось, но как не совпадали ожидания молодого художника с тем, что встретило его в древних стенах!
По собственным его словам, «архитектурное «воспитание» в Академии художеств было как служба, не касалось, конечно, души. Много познавалось ненужного, перепадали лишь крупицы эстетики зодчества и никогда – элегии его».23 Позже Э. Ф. Голлербах сформулировал эти впечатления так: «академическая сушь, тоска и тяга за границу».24
Сначала юноша попытался размаять тоску, отправившись в путешествие по российской провинции. Императорская Академия выдала удостоверение, призывая оказать содействие своему ученику, отправившемуся «для художественных работ с натуры и снимания видов местностей».25
Свидетельство датировано 7 апреля 1905 года, а из «Хроники» старшего брата мы знаем, что именно этим летом, в июне-июле они оба совершили поездку за границу. Что может быть лучше, если «овладела охота к перемене мест»! Варшава, Берлин, Дрезден, Майнц, Кельн, Париж … По словам В. Киркевич, художник, «оказавшись в Париже в 1905 г., работал здесь до весны 1906 г.», связывая это с болезнью легких. Парижские зарисовки составили целый цикл, а позже, когда стало ясно, что впечатления можно передавать не только при помощи линии или цвета, но и посредством слов, на свет появилась его книга «Прогулки по старым кварталам Парижа» (СПб., 1912).
Осенью 1906 года Г. К. Лукомский ходатайствовал о разрешении ему годичного отпуска для поправления здоровья. В извещении, полученном из канцелярии Академии, было сказано, что администрация последней «постарается сделать все возможное на поступление Ваше в санаторию в Сан-Ремо».26
Это был период жизни Г. К. Лукомского, названный братом «первым заграничным». Он увидел многократно изображенные художниками «Мира Искусства» европейские древности, проникся обаянием чужих городов.
Вернувшись в Россию, художник некоторое время избегает петербургской сырости, берет уроки рисунка в московской мастерской К. Юона, занимается в московских библиотеках и музеях. Вернувшись в Петербург, сближается с кругом «Мира Искусства», работает с С. К. Маковским в журнале «Аполлон» в качестве сотрудника и корреспондента27, устраивает выставку своих заграничных работ, которая пользовалась значительным успехом28, принимает участие в выставках Академии художеств, Союза русских художников, выставляется в провинции и за границей.
Но знакомство с Европой, видимо, лишь обострило понимание ценности российской старины. Весной 1910 г., когда при Академии художеств шли работы по созданию Музея допетровского искусства, Г. К. Лукомский вновь отправляется в провинцию, «во внутренние губернии Российской империи для собирания, исследования, изучения, зарисовывания и фотографирования предметов старины»29. Весной следующего года поездки по России продолжались, – именно в эти годы ему и пришлось побывать в Костроме.
В эти годы «второго петербургского периода» он сотрудничает с Музеем старого Петербурга, принят членом Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины, при поддержке которого ездит по провинции, изучает и производит обмеры и фотофиксацию построек. В журналах он публикует многочисленные страстные отповеди тем, кто не понимает ценности памятников архитектуры прошлого, допускает их переделки и разрушение, застраивая города зданиями из красного кирпича, ставшими в его глазах символами эпохи прагматизма и безвкусия. Пришла известность.
Книга «Кострома», написанная в 1913 г. совместно с братом, стала первым опытом работы в жанре провинциального «городского портрета». За ней последовала «Вологда в ее старине» (Пг.,1914). Тем временем началась мировая война, и он едет в Галицию рыть окопы, попутно зарисовывал памятники архитектуры, опубликованные в книге «Галиция в ее старине. Очерки по истории архитектуры XII-XVIII в.в.» (Пг., 1915).30
Ему уже тридцать, он серьезный исследователь, признанный художник. Положение «вечного студента», вероятно, начинало его тяготить, и 23 мая 1915 года он, наконец, получил удостоверение Высшего художественного училища при Императорской Академии художеств об исполнении дипломного проекта, а после соблюдения необходимых формальностей и само свидетельство на звание художника-архитектора со всеми присвоенными ему правами.31 Уже в следующем году он, как и брат, стал действительным членом Императорского археологического института, был принят в Императорское общество ревнителей истории.
В самый канун революции появляется первая часть его капитального труда «Памятники старинной архитектуры России в тинах художественного строительства» (Пг., 1916). Он был посвящен русской провинции, но продолжить это издание помешал 1917 год.
Революция не столько отменила прежние замыслы, сколько заменила их новыми. Февральская революция застала его архитектором царскосельских военных строительных комиссий.32 В условиях, когда оказались сняты прежние ограничения, а экстремистские, агрессивные силы готовы были обратиться против всякого свидетельства прошлого, борьба за их сохранение приобретала особую актуальность.
Группа художественных деятелей Петрограда образовала «Особое совещание по делам искусства при комиссаре бывшего Министерства Уделов», и место председателя художественно-исторической комиссии царскосельских дворцов было предложено Г.К. Лукомскому, известному к тому времени своей деятельностью по охране памятников старины.
Главной задачей комиссии стало описание ценностей, хранившихся в царских дворцах, и превращения их в музеи. Открытие музеев было назначено на весну 1918 г., поэтому членам комиссии, в которую, кроме братьев Лукомских, входили Э. Голлербах, М. Рославлев, Ф. Беренштам, пришлось просто переехать во дворцы. Как позже вспоминал Г.К. Лукомский, «работали (потому-то и ели, и пили, и спали там же, где работа протекала) не за страх, а за совесть с 8 утра – 12 ночи и позднее…»33. Это была не просто работа по приемке и регистрации ценностей, но и большой исследовательский груд; одновременно проводились фотофиксация и научное описание наиболее ценных предметов. Все они были молоды, влюблялись, наслаждались жизнью – и работали с упоением.
В. К. Лукомский писал позже Э. Голлербаху: «…я помню, как радостна была ему работа с людьми, близкими ему по духу, как приветствовал он Ваше вступление в нашу комиссию и как горячо рекомендовал мне Вас – «подающего большие надежды» (его слова)».34
Но в том же письме раскрывается и причина, вынудившая Г. К. Лукомского оставить эту работу: летом 1918 г. один из его соучеников по Академии художеств, принятый им на должность хранителя Александровского дворца, стал плести интриги. «И очень скоро он заметил, – писал В. К. Лукомский о брате, – что пригрел змею… несмотря на его энергию и способность к борьбе, бороться против своих и столь низкими средствами ему было противно… С грустью прощался он с Царским Селом, для которого он так много сделал по охране и устройству дворцов; со слезами на глазах и горькой улыбкой простился он с нами и исчез в пространство».
К осени 1918 г. все работы по описанию предметов были закончены, все дворцы и павильоны, предполагавшиеся к открытию, открыты, выпущены два каталога с меццотипиями, и в ноябре Г.К. Лукомский уехал в Киев.
С 1 февраля 1919 г. он стал главным хранителем художественного собрания Б. И. Ханенко, которое с согласия владельца было преобразовано в музей, а позже национализировано и открыто под названием «Второй Государственный музей»35. Г. К. Лукомский даже подготовил каталог, который в июле начали печатать в типографии П. С. Кульженко. Текст был набран и отпечатан, но не успели сделать фототипии.
Однако работы с собранием Ханенко были не единственным занятием Г. К. Лукомского. Он заведовал в Киеве описанием, реставрацией и музеефикацией памятников архитектуры, в том числе и Св. Софии, заведовал художественной редакцией Отдела Всеук- раинского Комитета по изданиям (Всеиздата). Там была напечатана его книга, посвященная украинскому барокко XVII-XVI11 веков (первая часть, посвященная киевским храмам), каталог созданного им музея Св. Софии. Рядом с ним в редакции работали Г. Нарбут, Н. Макаренко, В. Модзалевский и многие другие, знакомые еще по Петербургу. Однако значительная часть изданий осталась незаконченной.
Какое-то время Г. К. Лукомский еще читал лекции по истории мебели в Киевском археологическом институте, по русскому прикладному искусству XVII века – в университете св. Владимира. По его эскизам оформлены были театральные постановки пьес «Петр и Алексей» Д. Мережковского и «Андре Шенье» Джордано… Бурная преподавательская, музейная и издательская деятельность была прервана приходом Добровольческой армии, руководство которой закрыло все кредиты. Как человек, служивший в советских учреждениях, он мог быть подвергнут репрессиям, что заставило его покинуть Киев.36
20 октября 1919 г. Г.К. Лукомский выехал в Ливадию для изучения хранившихся там предметов дворцового убранства, но работать оказалось невозможно: большую часть их упаковали в ящики, отношение к имуществу было просто варварским. Некоторое время искусствовед оставался в Ялте, публиковал материалы в газете «Ялтинский курьер».
20 апреля 1920 года пароход увез его в Константинополь, по версии, вероятно, предложенной самим исследователем, для изучения византийской архитектуры. Но если представить себе Крым весной 1920 года, эти толпы обезумевших от страха людей, переполненные пароходы, то станет ясно, что мотив Г. К. Лукомского (осознанный или неосознанный) был иным.
Это предположение не исключает, конечно, возможности его занятий по изучению древних христианских храмов, равно как и позже, после двухмесячного пребывания в Константинополе, работы по изучению памятников в Венеции, Равенне и Винченце. Он пытался восстановить оставленную в Петрограде, уже подготовленную к печати в издательстве «Шиповник» рукопись своего трехтомного исследования об А. Палладио.
С 1 августа 1920 г. Г. К. Лукомский уже в Париже. Он начал с организации комиссии по изданию нового журнала о русском искусстве «типа «Старых Годов»: «Орган предполагалось сделать вестником жизни нового русского искусства и проводником в иностранную жизнь идей русской живописи и популяризатором русских художников, очутившихся за границей».37 Увы, в течение шести месяцев желающих финансировать подобное издание в Париже не нашлось, зато было подготовлено и напечатано в 25 экземплярах описание киевского музея Б. И. Ханенко. Лукомский участвовал в русских и французских изданиях, устраивал выставки русского искусства.
Мемуары о первых годах русской революции, подготовленные к изданию в Париже, увидели свет уже в Берлине, куда он перебрался в 1921 г. (Художник в русской революции. Берлин, 1923). С 1924, вернувшись в Париж, Г. К. Лукомский был секретарем Парижской группы «Мира Искусства»38, сотрудничал в журналах «Сполохи» и «Жар-птица» и других, французских и русских, в том числе выходивших в Советской России.
Г. К. Лукомский писал Э. Ф. Голлербаху из Парижа в январе 1922 года: «Не думайте, что здесь так уже «чудно» живется! Еще я-то зарабатываю и имею заказы… Но морально: скука, работа на других (и эмигранты – чуждая, глупая, безвкусная семья; и на французов работать неохота, какие они отсталые! – неприятно. Любовь к России не только не остыла: напротив: страшная грусть, тоска, стремление к ней».39
В письмах он постоянно назначает сроки возвращения в Петербург: в сентябре, к весне следующего года, следующим летом… В. К. Лукомский писал Э. Ф. Голлербаху в ответ на присылку его книги, содержавшей резкие оценки: «Она тем более несвоевременна, так как именно сейчас брат, искренно стосковавшийся по России, надеется скорее вернуться сюда, чтобы продолжать, и совершенно бескорыстно, свое служение родине, и это – несмотря на исключительный успех за границею. Отзывы о нем, данные не только французскою и немецкою прессою, но также и представителями науки (истории искусств) и выдающихся музейных деятелей, таковы, каких у себя па родине он, конечно, никогда не услышит – к сожалению!»40
Между тем, опираясь на сведения о жизни в советской стране, получаемые от брата, Г. К. Лукомский идеализирует Советскую Россию, разговоры о происходящем там считает клеветой. Сам много выступает с лекциями о спасенных богатствах царских дворцов. Он писал Голлербаху: «…для блага народа Советской России я читал десятки лекций, всюду за границей доказывал, что целы музеи-дворцы».41
Приезд год за годом откладывался: болезнь легких, отсутствие конкретных предложений относительно работы со стороны представителей российских властей удерживали его за границей. Из Парижа он уезжал на зиму в Италию – Милан, Палермо, Кампанья, занимался архитектурой Виньолы и Палладио… Париж он покинул в 1940-м г., перебрался в Лондон, где продолжал работу над книгами по истории русского искусства XIX-XX в.в., с окончанием войны вернулся во Францию, где и умер в Ницце 25 марта 1952 года.42
____________________________________
1 Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). Ф. 986. Оп. 1. Д. 77. Л. 3.
2 См.: Кобак А. В., Северюхин Д. Я. С. 49-55.
3 РГИА. Ф. 986. Оп. 1. Д. 90. Л.л. 1, 3, 6.
4 Там же. Л. 4.
5 РГИА. Ф. 986. Оп. 1. Д. 77. Л. 18.
6 ОР ГРМ. Ф. 109. Л. 9.
7 РГИА. Ф. 986. Оп. 1. Д. 77. Л. 114.
8 Там же. Л. 13.
9 РГИА. Ф. 986. Оп. 1. Д. 90. Л. 3.
10 Лукомский В. К. Историко-археологический съезд в Костроме // Старые Годы. 1909. Июль-сентябрь.
11 РГИА. Ф. 986. Оп. 1. Д. 77. Л. 47 об.
12 Митрохин Д. И. О Нарбуте // Книга о Митрохине. Л., 1986. С. 51.
13 РГИА. Ф. 986. Оп. 1. Д. 77. Л. 59, 63.
14 Там же, л. 102.
15 Голлербах Э. Георгий Крескентьевич Лукомский. Казань, 1928. С. 3. Далее – Голлербах Э.
16 РГИА. Ф. 986. Оп. 1. Д. 77. Л. 5.
17 ОР ГРМ. Ф. 109. № 3. Л. 1.
18 Киркевич В. Лукомский Георгий Крескентьевич // Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века. М., 1997. С. 374. (Далее – Киркевич В.); Кобак А. В. Северюхин Д. Я. Указ. Соч. с. 54.
19 ОР ГРМ Ф. 109. № 1. Л. 9.
20 Голлербах Э. Указ соч. С. 4.
21 Соученик и товарищ, Петр Максимилианович Дульский, стал и автором первой книжки о нем (Казань в графике Г. К. Лукомского. Казань, 1920). Лукомский обмерял и зарисовывал памятники архитектуры старинного города, две зимы бродил по его окрестностям с той же целью.
22 ОР ГРМ. Ф. 109. № 1. Л. 11.
23 Цит. по: Кобак А. В., Северюхин Д. Я. Указ. Соч. С. 50.
24 Голлербах Э. Указ. Соч. С. 6.
25 ОР ГРМ. Ф. 109. № 1. Л. 13.
26 ОР ГРМ. Ф. 109. № 1. Л. 16.
27 Там же. Л. 19.
28 Маковский С. Первая выставка в редакции «Аполлона» // Аполлон. 1909. № 2. Отд. Хроника.
См. также: Кобак А. В., Северюхин Д. Я. Указ. Соч. С. 51.
29 ОР ГРМ. Ф. 109. № 1. Л. 20.
30 В оформлении книги принимал участие Г. Нарбут
31 ОР ГРМ. Ф. 109. № 1. Л. 35, 36.
32 ОР ГРМ. Ф. 109. № 3. Л. 3.
33 ОР РНБ. Ф. 207. Голлербах. № 62. Л. 34.
34 ОР РНБ. Ф. 207. Голлербах. № 57. Л. 39.
35 Здесь и далее биография излагается по машинописной копии статьи из берлинского журнала «Русская книга» (1921, №. 4. С. 18-21), выполненной В. К. Лукомским. Биографические сведения, касающиеся революционных лет, изложены так, чтобы подчеркнуть случайность отъезда Г. К. Лукомского из России. Часть сведений могла быть известна лишь самому художнику, что позволяет предположить мемуарный характер статьи.
См.: ОР ГРМ. Ф. 109. № 3. Л. 3-6.
36 Северюхин Д. Я., Лейкинд О. Л. Художники русской эмиграции. Биографический словарь. Спб., 1994. С. 301.
37 ОР ГРМ. Ф. 109. № 3. С. 6.
38 Киркевич В. Указ. соч.
39 ОР РНБ. Ф. 207. Голлербах. № 62. Л. 4-4 об.
40 ОР РНБ. Ф. 207. Голлербах. № 57. Л. 42-42 об.
41 ОР РНБ. Ф. 207. Голлербах. № 62. Л. 4 об.
42 Кобак А. В., Северюхин Д. Я. Указ. соч. С. 51 – См. также: Струве Глеб. Русская литература в изгнании. Вильданова Р. И., Кудрявцев В. Б., Лаппо-Данилевский К. Ю. Краткий биографический словарь Русского зарубежья. Париж – Москва. 1996. С. 331.